Несмолкаемая песня [Рассказы и повести] - Семён Шуртаков

Она глядит, глядит на своего самого главного, самого нужного человека и не видит его — глаза застилают слезы. Она торопливо смахивает их рукавом кофты, а они опять застилают, заслоняют белый свет. Ей надо, ей обязательно надо увидеть своего Ивана хорошо, ясно — как знать, не последний ли раз?! — хочется запомнить его лицо надолго, навсегда, на всю жизнь, но по-прежнему все видится как в тумане, все расплывается, размывается, и от этого становится еще горше…

А через два года все с той же пристани, по той же реке уплыли два сына-близнеца — ее последняя опора в жизни, последняя надежда.

До железной дороги от их лесной деревушки двести с лишним верст. Приехать в нее можно только peкой.

Но ни один из них не приплыл этой рекой, не прилетел по воздуху. Ни один не приехал, не пришел. И никогда не придет.

И последний, самый последний раз она их видела на такой же вот пристани…

Пароход дал протяжный гудок и начал отваливать. Вот он развернулся по течению и двинулся на середину, на стрежень.

На нижней палубе с новой силой ударила гармошка, еще звонче взвились в высокое голубое небо девичьи голоса.

Парень с верхней палубы куда-то ушел. На его месте рядом с девчонкой стояла теперь ее подружка — такая же молодая, загорелая, оживленно-радостная. И она тоже заметила на отдалявшемся берегу махавшую платочком старую женщину и тоже удивилась, что женщина эта почему-то плачет.

— Чудная какая-то…

Девчонки не знали, почему плачет старая женщина. Им вообще казалось непонятным, как это можно в такой ясный голубой день среди всеобщей радости и веселья стоять вот так, сгорбившись, и обливаться слезами. Непонятно!

Да и сама женщина, наверное бы, согласилась с ними. Зачем кручиниться, когда все кругом так хорошо и всем хорошо? Вот только с памятью своей она ничего не могла поделать.

— Право, чудная, — заключили девчонки.

Никогда бы им, этим милым девчушкам, и не знать, почему люди могут плакать даже тогда, когда всем весело…

О ЧЕМ ОНИ ГОВОРЯТ?

Старый человек сидел в плетеном кресле, подставив спину уже негорячему сентябрьскому солнцу, и вслушивался в порывистое дуновение ветра и едва внятный шелест опадающих листьев — эту грустную музыку осени. А может, старик просто дремал, смежив усталые, много повидавшие на своем веку глаза.

Два ярко-желтых листа занесло ветерком прямо на террасу, к ногам старика, и, хотя вряд ли он услышал, как тихо легли они на пол, глаза его медленно открылись.

Все так же ровно голубело небо, а по нему, перечеркнутые оголившимися ветвями деревьев, плыли безмятежные белые облака. Где-то грустно посвистывала одинокая, не успевшая улететь в полуденные края птица. Вдали, за садом, тихим багрянцем отгорал лес. После летнего кипения все в природе утихало, засыпало или готовилось заснуть, умереть до новой весны. И старый человек ощущал свою полную слитность с окружающей его природой: его возраст тоже был возрастом осени…

Но вот из глубины сада донеслись звонкие, как колокольчики, детские голоса — это, должно быть, внучка Таня привела от соседей подружку Оленьку и они начали играть в своем игрушечном домике, специально построенном для них под яблоней-китайкой.

И как зазвенели эти звоночки — так теперь уже ни на минуту не затихали. Девочки о чем-то говорили-говорили между собой. И как говорили! Горячо, увлеченно, перебивая друг друга, хоть и не похоже было, что ссорились или ругались.

О чем это они с таким пылом и жаром?

Слышно было только, что звенят-звенят звоночки, а слова на расстоянии почти не различались. И старику почему-то вдруг захотелось узнать, о чем это так горячо и безумолчно говорят девчушки? О чем они находят говорить?

Человек прожил большую жизнь. И он уже давно привык ценить слово, знать не только его первый, но и второй, а порой и третий смысл, знать оттенки и полутона, и потому, наверное, привык обходиться и в разговорах, и в своих мыслях совсем небольшим числом слов. Старик знал, как многозначно бывает слово, и чем дольше он жил, тем больше любил именно такие большие, многозначные, всеобъемлющие слова.

Вот, например, голубое небо. Даже просто небо, голубое — лишнее. Разве уж так важно, голубое оно, синее или серое? Важно, что оно огромное и бесконечное, и сколько бы человек ни глядел в него, никогда не наглядится. А это даже хорошо, что оно бывает не только голубым, а самым разным: в неисчерпаемости его оттенков тоже ведь заключена его беспредельность, его завораживающая бесконечность.

Солнце… Разве это просто раскаленный золотой шар в небе? Солнце — это жизнь. Вся жизнь, какая есть на земле, — это тоже солнце. Оно тоже многолико до бесконечности: оно и зеленая трава, и хлебные поля, и белые снега, и реки в половодье…

А земля! Какое огромное слово! Не зря, не просто так мы говорим: земля-матушка. Значит, всем нам и всему на ней живущему она родная мать…

Хорошее слово осень. Тоже ведь не просто время года, межсезонье между летом и зимой…

Старику нравилось даже само звучание этого слова. Ему в нем слышался глубокий вздох, шелест опадающих листьев: о-о-сень… Прекрасное слово! Зима замедляет ток крови, тяготит своей однообразной суровостью; весной вместе с оживающей природой оживляются и всякие недуги; лето приносит жару, и сердцу становится тесно в груди… Осень — равноденствие. Осень — всеобщее успокоение. Осень — нирвана для тела и для души.

А девочки все звенели в углу сада. Даже непонятно было, как это они не уставали говорить.

О чем, о чем это они?

Должно быть, о чем-то важном: сейчас голоса у них серьезны, по-взрослому раздумчивы.

То ли подошли они поближе к террасе, то ли ветерок переменился, но теперь отдельные слова стали долетать до старика. Он напряг слух.

Ага, про птичку на яблоне-китайке. Про то, как она перышки чистит…

А теперь вот про яблоко, которое висит на листике, и под солнцем — красное-красное, аж горит…

А это уже про муравья, который сначала пополз по стволу яблони, а потом почему-то раздумал и вернулся. «А может, он забыл чего-нибудь?» — это одна девочка другую спрашивает. А та отвечает: «Наверное, он забыл сказать дома, куда он пошел… А может, он просто гуляет…»

Так вот о чем они так горячо и так серьезно!..

Старый человек уже запамятовал, когда сам был таким же маленьким. Уж очень много лет прошло с тех пор и очень много наложилось на детские годы. Так много, что стерло их в памяти, и он уже забыл, что в таком возрасте и сам говорил много, говорил без умолку. И одинаково горячо и серьезно о важном и о пустяке. В таком возрасте еще и нет никакого деления на важное и не важное — все одинаково важно и интересно.

В таком возрасте человек впервые открывает для себя окрестный мир, и все в этом мире надо назвать, про все сказать. Он еще не умеет про что-то просто подумать и промолчать; что бы ни попалось на глаза, под руку, под ногу — это надо назвать, об этом надо сказать, и о чем подумалось — тоже нельзя промолчать и об этом надо заявить во всеуслышание. Человек и говорить-то только-только начал, ему еще одно удовольствие просто произносить слова, и до того ли ему, чтобы делить их на такие и такие — все хороши, все прекрасны! Человеку нравится и просто слышать, как звенит его голос, а тут он к тому же не просто звенит, а со смыслом: он что-то увидел, и не только показал пальцем, а еще и назвал увиденное — ну, не великая ли радость?!

Недаром же кто-то заметил, что именно в этом возрасте человек говорит самое большое количество слов: что-то около четырех тысяч за день.

Для старика все уже давно в этом мире было названо, обо всем не только сказано, но и, может, тысячу раз переговорено. И сейчас он за иной день говорил какой-нибудь десяток — ну, два десятка слов. А маленькие девочки сказали столько же, если не больше, за одну только минуту, в которую старик пытался вспомнить, какие слова он сказал за весь нынешний день…

Осень!.. Прекрасное слово! Оно дышит спокойствием и умиротворением… И только ли это пора увядания?! Разве не осенью, не в осенней тиши закладываются семена весеннего обновления земли?!

А для маленьких девочек, игравших в уголке осеннего сада, одинаково прекрасными были и осень, и зима, и весна. И какая разница между осенью и летом? Разве что трава и деревья не зеленые, а желтые — так это даже интереснее. И белый зимний снег — тоже очень интересно. Все прекрасно, все интересно! Мир, в который они только пришли, еще в любой своей малости не утратил для них своей прелести и каждодневной, каждочасной новизны. Он нов, неизведан, он необыкновенно интересен. Он, как чудесная книга, открытая пока еще только на первой, самой первой странице.

Девочки читают эту книгу вслух, читают торопясь, наперебой. Вот и звенят-звенят без умолку их весенние голоса в засыпающем осеннем саду.